Дороги и сны - Страница 29

— Твою мать! — Кантор от полноты чувств подскочил на стуле и стукнулся головой о шкафчик. Нехило так стукнулся, до сих пор шишка… — Они же этого Повелителя уделают в два счета и со всем покончат в считаные дни, а я здесь сижу и ничего не застану! Виктор, ты можешь взять меня с собой туда?

— Как? В карман посадить? Успокойся и сядь, в лавочке все под контролем, я отсюда бутылку водки протащить не могу, не то что живого человека.

— Но как-то же я сюда попал?

— Ты сюда попал, потому что случайно в портал шагнул. Только не раскатывай губу насчет покараулить на кладбище, там уже лавочки все огородили и занесли в реестры. Расслабься и жди Толика. Наливай.

Дзинь-дзинь. Буль-буль.

— Ты хоть сообразил, что твой приятель-переселенец Настин брат?

— Что тут соображать, на надгробии портрет имеется.

— А ей ты что-то говорил?

— Нет.

— О, теперь верю, что умеешь промолчать где надо.

— А ребята тебе не говорили, что у нас-то там делается?

— Кое-что, в общих чертах… Ну сам понимаешь, что можно сказать чужому человеку, который не в курсе?

— Ну хоть в общих? Лондра и Поморье еще стоят?

— Вроде бы… Если Мафей мотался в это самое Поморье к родичам и привозил из Лондры мэтрессу Морриган, значит, там все путем, правильно я думаю?

— О, мэтресса Морриган… — согласился Кантор и от дальнейших комментариев воздержался, дабы не ляпнуть спьяну чего-нибудь губительного для языка.

— Да, таких женщин сейчас нечасто встретишь… — грустно согласился Виктор. — А и встретишь, тут же окажется, что она триста лет ждала другого и вот только сейчас дождалась…

— Я так понял, меня вы нашли. — Кантор поторопился увести разговор подальше от персоны мэтрессы Морриган. — А Повелителя?

— А ты думаешь, что мне сегодня снилось и чего я вот в пьянство вдарился? Ты бы видел эту образину!

— Что, такой страшный?

— Такой гадостный!

— А-а. Наливать?

— А что, смотреть на нее?

Дзинь-дзинь. Буль-буль.

— А ты что, и правда в театре играешь?

— Не похоже?

— Ну с одной стороны… ты на деда здорово похож, а он уж на всех экранах примелькался. А с другой… я как-то подумал, ты чем-то посерьезнее занимаешься. Рожа у тебя, приятель, такая… специфическая… Опять же тело это в ванной… раза в полтора тебя крупнее тело-то, так, между прочим…

— Ага. А еще я музыку пишу.

— Серьезно? А мой старик стихи писал. Ты не слышал… а, ну я тормоз, нашел что спросить, где бы ты слышал… Щас я тебе поставлю…

— Я же не пойму ни слова… — тоскливо напомнил Кантор.

— А, твою мать… я забыл… Погоди, я тебе сам спою…

Он долго копался в шкафу, что-то ронял, ругался, потом нашел гитару и обнаружил, что на ней не хватает струны, путано и косноязычно вспоминал, при каких обстоятельствах эту струну порвал, зачем-то попробовал настроить оставшиеся и порвал еще одну…

Ах да, точно, вот так они и ушли из дому. Виктор загорелся идеей познакомить Кантора с творчеством своего отца, но сначала недосчитался струн, потом у них кончилась выпивка, а еще он признался, что исполнитель из него тот еще… И пошли они… Куда же они пошли?.. Сначала в магазин, да, точно, он еще объяснял отсталому варвару, как пользоваться этими их «деньгами»… А потом они пошли в гости к некоему Гаврюше, который вроде бы должен был решить все их проблемы. Ибо он сам писал музыку на упомянутые стихи, умел играть на гитаре как положено, а не как Виктор, а еще у него дома была целая гитара, и вообще он был еще живой. В отличие от великого поэта.

А потом оказалось, что мир катастрофически тесен и все вокруг либо родственники, либо знакомые — точь-в-точь как в пьесах маэстрины Вероники. Пухлый, похожий на Толика маэстро Гаврюша в самом деле приходится Толику отцом, а Саше — дедушкой, а сам Толик, выходит, ее дядюшка, а она не сказала, маленькая скрытная вредина…

«М-да… а вот потом… кажется, три последние бутылки были лишними… Молчать, два придурка, я сказал, три, значит, три, а не две и не пять… до тех пор я все помню! А вот после — уже не очень…

Да, скандал, конечно, получился некрасивый, но кто это молодое дарование просил лезть со своим „творчеством“, когда я слушаю маэстро! А маэстро ведь действительно великолепен, даже его голос не в силах испортить такие стихи и такую музыку! Кто это из вас сказал? Я на тебя посмотрю, когда тебе седьмой десяток пойдет! Когда тут одышка, а там артрит, а Огонь все равно полыхает, и никуда от него не денешься… И нечего было этому сопляку даже соваться со своими бестолковыми ученическими поделками, неужели сам не видел, как это все жалко и убого… Ну ладно, я понимаю, он пришел не ко мне, а маэстро человек деликатный и молодые дарования обижать стесняется… Ну я же не знал. Ну в этом-то вы меня оба должны понимать! Вы же оба — это тоже я! А я не деликатный и не стесняюсь. Если ученик наваял бездарное не пойми что, я так и сказал. Я и Плаксе всегда так говорил… В конце концов, я ж его не ударил! Нет уж, если бы я очень сильно хотел, меня бы и Виктор не удержал, и не в том дело, что он мужик здоровенный, а просто он сказал, что маэстро не любит, чтобы в его присутствии люди морды били, вот я и послушался. Исключительно из уважения к маэстро, а вовсе не потому, что Виктор этого юнца заслонил своей широкой спиной.

Ребята, вас что, послать сами знаете куда? Чтобы я еще от ненормальных голосов нотации выслушивал и указания, что мне надо делать, а что нет? Вовсе я не „на подначки повелся“, мне в самом деле захотелось что-то спеть! В первый раз после того, как… Понимаешь, идиот, спеть, а не выброситься в окно! Да, нехорошо, конечно, свою тоску черную на чужих людей вываливать, но я уже был совсем пьян и эманацию не удержал бы, хоть пой, хоть не пой. А ты вообще ерунду какую-то городишь, от кого я должен тут конспирироваться? Кто здесь когда-либо слышал обо мне и кто здесь узнает мои „Хинские колокольчики“? Заткнитесь оба, без вас тошно, и башка трещит…»